Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но нам ласкает слух оно…

В. Соловьев

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома, лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!

Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..

Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!

Мы любим все — и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё — и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений…

Мы помним всё — парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы,
И усмирять рабынь строптивых…

Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет — нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века вас будет проклинать
Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!

Но сами мы — отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..

В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!

Александр Блок 1918 г.

Илья Эренбург

Настанет день, скажи — неумолимо,
Когда, закончив ратные труды,
По улицам сраженного Берлина
Пройдут бойцов суровые ряды.
От злобы побежденных или лести
Своим значением ограждены,
Они ни шуткой, ни любимой песней
Не разрядят нависшей тишины.
Взглянув на эти улицы чужие,
На мишуру фасадов и оград,
Один припомнит омраченный Киев,
Другой — неукротимый Ленинград.
Нет, не забыть того, что было раньше.
И сердце скажет каждому: молчи!
Опустит руки строгий барабанщик,
И меди не коснутся трубачи.
Как тихо будет в их разбойном мире!
И только, прошлой кровью тяжелы,
Не перестанут каменных валькирий
Когтить кривые прусские орлы.

Первый иероглиф.

(Авторы: Я и Добрякова И.Л. 2010-2013 г.) Публикуется впервые.

Жили были муж и жена. И была у них дочка. Не успели они оглянуться, как выросла доченька. Пришел за ней молодой парень и говорит:
– Отдайте вашу дочку мне в жены, я люблю ее!
– А мы как же? – спрашивает жена. Муж молчит, только хмурится.
А парень и говорит:
– Я вас уважать буду и в гости к вам приходить. А еще внучку приносить, когда родится.
– Вот это другое дело, – обрадовалась жена.
– Ну, тогда ладно, – согласился и отец невесты. – Забирай!
Стали муж с женой одни жить. Грустно и пусто стало в доме без доченьки, но делать нечего. Да и в гости молодые приходить стали, подарки приносить, Через три года, три месяца и три дня родилась в новой семье девочка.
– Сегодня в гости втроем придем! Внучку показать! – позвонил однажды отец малышки. – Она красивая и тяжеленькая!
– Ой, – сказала жена. Стала волноваться, радоваться и слезы фартуком утирать.
– Теперь ты дед! – говорит она мужу и всхлипывает.
– А ты баба! – строго отвечает ей муж.
А сам радуется. Бегает по кухне, об табуретки спотыкается.

Чуть не упал.

Тук-тук задубела дверь и Кнюська задрав юбку побежала в душ. Кап-кап заурчал кран омывая теплое влагалище. Чвак-чвак захлюпала Кнюська в ожидании.

Мама пила чай с крумазавром с планеты Фак-фак.
– А что – говорила мама – это правда что у вас нельзя больше ста семнадцати детей иметь?
– Хлюп-хлюп – покачал немытыми шесть световых лет членами крумозавр Абдула
– Ах – сказала мама – дешевле Кнюськи вы на Земле не найдете! А какой сервис!
– Ну-ну – нунукнул крумозавр и хиль-хиль захилял в комнату.

Кнюська схватила его третий левый задний член и взяла в нос. Ужас какой, подумала Кнюська, воняет нюх-нюх, никелехромовым метеоритом. Неужели его мерзкая самка не могла побрызгать его бозоновым одеколоном, или хотя бы обтереть гамма-бета-кислотой.

Вууууууу-вууууууууу, пронесся за окном анти-гравитационный пиздолет и, махнув инверсионным хвостом, исчез в созвездии Лебледя. Мама поила из чайника чаем андроида Саида с планеты Кули-Хули.
– Хороший чай чай – говорила мама.
– Чай неплохой чай – бур-бур бурчал Саид щерб-щерб щербая чай из блюдечка, которое цап-цап держал на растопыреных ух-ух члениках.

Как там в глуши, в Саратове нюх-нюх – думала Кнюська водя носом по членику Абдулы. Васька небось опять с немытыми головами ходит и пьет в три глотки. Надо будет ему послать затычку для второй головы, а то у него с нее всегда похмелье.

Нюх-нюх, нюх-нюх… Абдула задрожал и напрягся. Ага, хорошо тебе со мной, подумала Кнюська, кто тебе еще такую нюхалку на Земле сделает… нюх-нюх.
Абдулу тряхнуло бах-бах – громко кончил Абдула.

В комнату вбежал, шух-шух, размахивая блюдцем зажатым в членики андроид Саид.

– Саид ты чего? – удивлено спросила Кнюська сморкаясь в кофточку с ленточками.
– Стреляли! – индеферентно ответил Саид.

А на лестничной площадке лениво, бац-бац, дрались Маршал Сухов с красноармейцем Гоги одетым в мохнатые кирзовые сапоги от Версаче. С сапог, дребезжа по половым изразцам, дробью осыпались стразы.

Ува-ува – всплакнула мама – Тоскаааа… Хоть бы вуууууу-вуууууууу, пиздолет пролетел что ли…

© Хрюша. 2000 г.

ВЕСННЯЯ КОМПАНИЯ 2000 года.

Раньше мы все больше тусовались по другим местам, но с тех пор как я стал поросенком, все круто изменилось. Бывало заползу в Курилку там или Салон нахрюкавшись и сорву все аплодисменты. Некоторые даже оргазм от этого получали, но я ни-ни.

А с тех пор как затусовались у Делицына в Тенетах, не то что оргазма, даже аплодисментов не сорвешь. Все ползают черте где, а ты стоишь, хрюкаешь одиноко, а все в это время получают оргазм в других местах.

Литературная тусовка в сети тем и хороша что никогда не знаешь кто сколько вылакал и у кого на диване заснул. Хотя многие утверждают что побывали в постели Житинского, а некоторые даже свечки держали и щекотали пятки неизвестным дамам все-равно ничем доказать не могут. Даже мало-мальскую беременность не предъявляют.

А вчера ко мне в окошко браузера залетел КШ. Мы с ним так мило поболтали, а потом я забыл снять противокэшную сетку, и сегодня он еще не прилетал, но это фигня, завтра сетку сниму и водку на диван поставлю.

А вот Мартышка, она такая, да, во-первых с очками, во-вторых непримиримая. Ей только дай волю запросто закидает корками небольшого слона. Зато прикалывается по полной програме может довести до литературного оргазма даже тех кто в литературе ни бум-бум.

Серхио, тот тихий, выйдет, ляпнет стишок другой и исчезает, а мне приходится потом перевоплощаться в поросенка и бегать по всей округе срывать для него аплодисменты. А это непросто, бывает замешкаешься и сорвешь оргазм вместо аплодисментов, сидишь и думаешь, ну че с ним делать.

Вот с Фраем хорошо, он всегда приходит с накрахмалеными фонтами, сидит интеллигентно помалкивает, потом скажет чего, за фрак спрячется и сидит, ответа ждет.

А то еще Фита заходит. Вся такая нежная, мягкая, сексуальная, у нее в Салоне семеро по лавкам публикации ждут, а она сидит в Тенетах, улыбается в усы… т.е. нет не в усы, в колючки, она когда добрая в Ежика перетекает. И всегда свои аплодисменты сама рвет, другим не доверяет, а те за ней по пятам ходят, тащутся от оргазма. Но я конечно пятаком не щелкаю, когда могу всегда парочку ее аплодисментов тырю.

А вот Рудис это непросто. Он такой большой и меланхоличный, ни оргазмани, ни аплодисментами не интересуется, говорит мудро, рассудительно, такое впечатление что он и пьяным-то никода не бывает.

А к вечеру приходит Дан Дорфман. Он тоже большой солидный, но суетлив немножко. Зайдет и со всех кто ему не понраву шляпы рвет долой и на тех кто по нраву напяливает. Бывало некоторые из тех кто по нраву в 30-40 шляпах сидят, оргазм получают, а Дан им хлопает, аплодисменты значит развешивает.

Ближе к ночи, когда жар спадет появляется Вербицкий. Этому аплодисменты по барабану, но ежели кто зазевался, то Миша враз его оргазм себе ухватит и бегает по клубу, запоздавших болтунов этим оргазмом по хребту охаживает.

Рано поутру с пачкой ворованых аплодисментов появляется Нестеренко, аккуратно развешивает аплодисменты по всей длинне своих текстов и когда кто появится с серьезным видом ходит и срывает аплодисменты, словно свои собственные, но оргазма не получает в связи с противопоказаниями организма на оргазм.

Но сколько ни пиши все-равно все аплодисменты вместе с овациями достаются мне, а кто с этим не согласен, идите и получайте оргазм самостоятельно…

Хрюша. 2000 г.

(впервые опубликовано в сетевых изданиях “Вечерний Гондольер” и “Нескучный Жанр” 2001 г.)

Поехали мы с женой в Египет, нам надо было сначала в Пулково-2, а мы приехали в Пулково-1. Красивый аирпорт, здоровый, но не тот. Ваучер (путевка) гласил, что нам в Пулково-2. Делать нечего, едем туда, еле нашли, указатель мелкий и не видный из себя, однако попали наконец куда надо. Заваливаем значит мы в Пулково-2. По инструкции турбюро, должна нас там ждать тетка по имени Елена (Елена первая). Глядь, стоит, подходим, спрашиваем, искузьмы типа, мы из Выборга. Она типа ХАЙ, вас то нам и надо. Дает нам бумаги, билеты и толкует мол надо декларацию писать. Ну пишем, раз надо, по сто пятдесят долларов на нос и ни копья больше. А мэн в зеленой фуражечке говорит, что до полутора кусков на лицо физическое без проблем. Мы переписывать не стали. Не горит, уточнять.

Топаем дальше, бэгидж суем в канал, все типтоп не пищит. Мэн подкалывает, типа дуйте в свой Египет и без вас не пропадем. Улыбается, ну и мы ему тоже конечно.

Пилим к стойке, там тетка заспаная, ладошкой рот укрывает, зевает и ручкой делает, на бэгидж. Ставим куда она показала и смотрим на нее, она на нас. Потом проснулась и улыбаться начала, мы тоже, ясен пень. Идите, говорит, к погранцам, печать там и все такое в загончике сделают. А мэн в зеленой фуражечке, говорю, уже был, а она мне радостно отвечает, что то досмотр ручной клади а не погранцы, типа погранцы в загончике. Ага, двигаем в загончик, пиво конечно некстати, отрыжка прорывается, неудобно разговаривать.

В загончике тетка, паспорта смотрит и нас сличает. Все у нее сходится и улыбка пограничная типичная, хотя получилось душевно. Хотелось ответить адекватно блин, но пиво некстати, отрыжка, прямо бич какой-то. Прошли так, молча типа. То есть под раскаты пивные, но она не обиделась, стала дальше сличать народ в паспортах. Правильная женщина. И печать поставила, выбыли стало быть, должны обратно скоро появиться.

Сели в зале ожидания, покурили, барахло в котомку. Куртки в Египте как верблюду тромбон. Жарко там, 22 градуса нашего Цельсия. И вода точно такая же. Ждем когда садить станут на воздушное судно. Пришли погранцы стали ругать какого-то хрена, за рукав кривой к самолету. Хрен толкует, мол, самолет криво стоит, ему типа, съехал ты что-ли? Договорились конечно, а куда деваться, народ подпирает, талончиками шелестит. Тетки зубами стучат в блузочках, идиотками в шубах неохота в Египет садиться. Все стараются в сланцах пальцы поджимают.

впервые опубликован в сетевом журнале “Вечерний Гондольер” под названием Альба Регия.

(илл. второго издания. журнал “Литературные Незнакомцы” №6(22)07 худ. С.В. Теплов)

В городе Засранске, как и во многих среднерусских городах, мало-помалу начала налаживаться жизнь. Коммунистические, безбожные идеалы, уступили наконец место житейским истинам и простым человеческим надобностям. Налаживался бизнес на районном рынке. Скоро Новый год и череда праздников. Праздники это для всех и для Серого, рыночного завсегдатая, тоже.

Каждый день, с самого начала, стоило походить за Серым и понаблюдать. Росту в нем было метр девяносто девять, как он сам уточнял, вращая шарами с красными прожилками и грабастая ручищами зашедшего на рынок совсем уж дервенского мужичка. Дело кончалось обычно тем, что испуганый мужичок вел Серого в недавно открытый пивной бар и спаивал ему энную дозу бочкарева или медового. Потом гигант ловил еще кого-нибудь и сцена повторялась с незначительными нюансами. К середине дня Серого смаривала усталость и он шел покачиваясь в подвал хозяйственного магазина. Там, среди миазмов местного производства, Серый спал сам или сотоварищи. Товарищи у Серого были все мелковаты и не годились ему даже в подметки.

21.01.2000                                      Бифуркация.

Однажды, в трамвае, я прокомпостировал талончик и, небрежно выхватывая его из зубьев компостера, упустил. Талончик начал, довольно бестолково кувыркаясь, падать вниз. Я мгновенно собрался и почти схватил его на уровне своего колена, как, благодаря непостижимым бифуркациям унламенантных воздушных потоков, плюс поворот трамвая, плюс теснота в вагоне, талончик мой занырнул в голенище сапога крупной тётки, стоящей ко мне почти спиной. Не останавливая азартной траектории я влетел в голенище двумя пальцами и намертво зафиксировал кровный талончик (как мне тогда показалось). Таща талончик, я начинаю соображать, что, что-то неладно, а тётка не то чтобы завизжала, испустила сложномодулированный звук, очень крупной амплитуды, большой высоты и ураганной фронтальности. Окончания этого шедевра я не дождался, потому что параллельно был бит, толкаем, царапан, мят, несён и осыпаем какой-то дрянью из сумки с частотой ударов около 4 герц. Тётка, явно не леди, вынесла меня в открывшиеся в этот момент двери, вовсе не там, куда я ехал, ухитрившись остаться в вагоне. Я довольно ловко приземлился на спину. До сих пор помню её глаза за стеклом уходящего трамвая.

10.01.2000                                                      Пчелка

Как-то раз мужчина вошел в трамвай и, пробив талончик, уселся на переднем сиденье. Окно над ним было открыто, припекало. Пока трамвай двигался к следующей остановке, в окно влетела огромная оса и стала тупо и страшненько биться о стекло прямо у мужика под носом. На лице у мужика отражались все его несложные мысли:
– Боюсь, смахну, нет, а вдруг прицепится, да как у…, прибью…

Мужик заострился на лицо, прищурился, похитрел, в глазах у него разгорался агрессивный кураж, по мере оформления, решения. Потом, зажав в руке пробитый талончик, быстро и потрясающе точно ухватил этого огромного Оса, накрыв его талончиком. Хрустнул хитин. Мужик молниеносно и ловко выкинул в окно талончик вместе с хрустнувшим осом. За прощедшие секунды пассажиры передних сидений настолько увлеклись происходящим, что буквально с открытыми ртами наблюдали всю эту корриду. Мужик перевёл дух, победно осмотрелся, встречаемый смущённо ободрительными улыбками. В этот момент раздался гнусавый голос контролёра:
-Граждане приготовьте ваши билетики…

Мужика передёрнуло, потом он нервно хихикнул, затем его вообще скрутило от смеха и затрясло. Морда покраснела, он ничего не мог выговорить,хотя и пытался что-то вроде:
– ИИИИх-Хииии-хи-ссс- Я п-пчёлку… хихихисисихи с с Я пф-хрхр-пчёлку…

25.01.2000                                                            Культура.

Как-то, в воскресный денёк, около 7-ми часов пополудни, плыли мы в прогулочном темпе на водном велосипеде, направляясь в залив Салакка – Лахти. Между островом Твердыш – частью славного Выборга и Замком с башней Олафа, я случайно поднял глаза от воды и скользнул взглядом по башне. Правым пилотом выступала жена, а рядом крутил педали мой средний сын на другом велосипеде. Картина, увиденная мной, была свежа и удивительна. Молодая дама и лицо мужского полу (М.П.) забрались на купол башни Олафа (с обзорного периметра по ажурной лесенке), куда забирались только ремонтники и оформители. Она (дама) спустив джинсы ниже колен, под коими ничего не было (я все же рассмотрел совершенно точно), нагнувшись позировала лицу М.П., оказавшемуся фотографом. Быстро справившись с водопадом эмоций, я пихнул в бок жену и гикнул сынуле. Реакция у них была такова: первой врубилась жена и начала приветственно махать руками, потом замахал руками и сын. Добавлю, что я так же радостно поприветствовал жизнеутверждающую пару и их неординарный способ самовыражения, а может заработка. Дама заметила нас и ответствовала с большим подъёмом, штаны впрочем не одевала. Потом мы скрылись под мостом и окончания этюда не дождались. Я задумался Цивилизация это или Варварство, потом мне подсказали, что это Культура.

Гитлер прекрасно понимал, что золото Гиммлера служит близким, тактическим целям. А вот золото партии, золото Бормана, – оно не для вшивых агентов и перевербованных министерских шоферов, а для тех, кто по прошествии времени поймет, что нет иного пути к миру, кроме идей национал-социализма. Золото Гиммлера – это плата испуганным мышатам, которые, предав, пьют и развратничают, чтобы погасить в себе страх. Золото партии – это мост в будущее, это обращение к нашим детям, к тем, которым сейчас месяц, год, три года… Тем, кому сейчас десять, мы не нужны: ни мы, ни наши идеи; они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, кто сейчас еще ничего не смыслит, будут рассказывать о нас легенды, а легенду надо подкармливать, надо создавать сказочников, которые переложат наши слова на иной лад, доступный людям через двадцать лет. Как только где-нибудь вместо слова “здравствуйте” произнесут “хайль” в чей-то персональный адрес – знайте, там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение!

Юлиан Семёнов “Семнадцать мгновений весны”

31.01.2020

Светает. В конце января уже не так темно. Слышен натужный звук моторов. Это папы и мамы, бабушки и дедушки – везут своих чадушек в школу, детский сад и ясли. Вереница разных легковушек выстроилась за снегоуборщиком и терпеливо тащится вслед. Вот один вездеход паркетный вырывается из потока и, свистя двойным турбонаддувом, обходит всех, но утыкается в снежный вал от снегоуборщика в самом конце подвига. Ряд машин перед ним сначала притормаживают, вращают передними колесами, примеряясь к ощущению “а не послать бы.., да не рвануть бы…”, но через секунды убеждаются в тщете порыва и стыдливо отворачивают лица от приунывшего и пренебрегшего, накрепко засевшего в снегу.